«Как писала Каренина в письме к Мэрилин: колёса Любви расплющат нас в блин…»
Говорят, что есть люди, которых жизнь ничему не учит. Не знаю, отношусь ли к ним я, но я хочу думать, что нет, не отношусь.
Этот год преподнёс мне несколько «уроков». Каждый из них был связан с какой-то потерей. Меня успокаивают, что там, где убыло, обязательно прибудет. Но мне не становится спокойнее от этих слов. Потому что есть потери, которые нельзя возместить. Спустя 8 месяцев, и даже раньше, я отчётливо понял, что моей самой большой потерей была ты.
Я мучительно думаю о том, чему это должно было меня научить. Для стороннего наблюдателя это может казаться нелепым, но мне кажется, что я научился быть благодарнее. Отношение ко всему как к должному, жадность, самолюбие (а, собственно, за что?) — да, это те черты, которые у меня есть. Это те шоры, которые не позволили мне увидеть и понять, кто на самом деле находился рядом со мной. Это то, что позволило мне так легкомысленно, так зло, в плену мимолётного эгоистичного раздражения отмахнуться. От кого? От человека, который был близок ко мне, и открыт для меня так, как мало кто вообще способен приблизиться и открыться.
Зачем я пишу всё это? Говорят, если можешь не писать — не пиши. Но я не могу не писать. И поэтому набираю строчка за строчкой это письмо.
Я не знаю, о чём ты думала тогда, о чём ты думаешь сейчас, и мне не дано этого узнать. Но я искренне надеюсь, что ты освобождена от тяжести того мучительного сознания, которое сейчас терзает меня. Возможно, ты уже даже встретила человека, который и лучше, и внимательнее, и благодарнее меня. Это несложно. И я бы по-настоящему этому порадовался. Сейчас, когда твой вопрос «Ты меня любишь?», наконец обрёл для меня чёткий и ясный ответ: «Да, я тебя люблю».
Интересно, все ли важные вопросы получают свои ответы тогда, когда сам вопрос уже теряет свою актуальность?
Будь счастлива. Ты заслуживаешь этого, как никто. Я хочу, чтобы так было.
***
Последние несколько дней я постоянно думаю о тебе. Почему именно сейчас? Вернее сказать, почему так часто именно сейчас? Не знаю. Может быть дело в том, что время неукротимо приближается к отметке, занозой засевшей в моей памяти.
После того как я написал тебе, мне стало немного легче. Но тяжёлые давящие мысли не ушли. Сегодня утром я вспоминал о том, что рассказывал тебе обо всех моих предыдущих историях. В памяти живо предстали образы, эмоции, переживания. И этот раз, хотя он тоже по-своему особенный (а он по-настоящему , исключительно особенный, и ты знаешь почему), не первый. Я сидел, молча курил, и вспоминал те моменты, когда я испытывал неподдельные муки. Особенно острые оттого, что был молод и ещё не знал как унять эту боль, ещё не знал, что неизбежно наступит «завтра». То самое «завтра», когда «всё уляжется, и всё пройдёт».
Это как взрыв бомбы рядом с тобой. Сначала ты оглушён, ослеплён, безумен. Потом ты начинаешь приходить в себя. Но раненое тело ещё ноет. Ноет, потому что из него медленно, но начинают выходить застрявшие осколки. Хотя бы в виде таких вот писем.
***
Что я имею в виду, когда говорю, что думаю о тебе? Что имеют в виду люди, когда говорят, что они о ком-то думают? Воспоминания? Да. Но что за ними стоит? Как они выглядят? Какие они? Мои воспоминания — это фрагменты. Пазлы, кусочки, лоскутки.
Помню нашу первую встречу. Была зима. Был снег. Я ждал тебя у выхода из метро. Ты подошла. Мы поздоровались. И пошли.
Помню, как мы потерялись. Это было так глупо и по-доброму смешно. Мы ходили кругами по московским улочкам, осторожно дотрагиваясь друг до друга аккуратными вопросами.
Помню, как потом ты рассказывала, что я сказал какую-то глупость про то, что тебе, как психологу, нужно быть спокойнее, и как ты тогда в первый раз задумалась, а не послать ли меня к чёрту прямо сейчас?
Помню, как мы сидели в баре. Ты откровенно издевалась над случайным подвыпившим парнем, который агитировал нас ехать на Казантип, а я думал, что точно не заинтересовал тебя, и эта встреча — последняя.
Я не помню, как я заказывал «самое дешёвое» пиво, но не стал с тобой спорить, когда ты вспоминала об этом потом.
Помню, как ты приехала ко мне первый раз. Признаться, я на это не надеялся. Помню фильм, который мы смотрели — «Орёл и решка», а я думал, уйдёшь ты сегодня, или останешься. Ты осталась.
Помню, как встречал тебя с какого-то корпоратива. Ты была очаровательно пьяна и не хотела сразу подниматься ко мне. Мы сидели на лавочке во дворе. Ты дурачилась, а я не мог тебя угомонить. Теперь, перед тем как подняться домой, я часто курю на этой лавочке. Но уже один. И я не хочу этого запоминать.
Помню, как мы гуляли по кладбищу. Помню, как нам было хорошо просто быть вместе. Рядом. Вдвоём.
Помню Новый год. Помню, как к вечеру я уже был залит под завязку и украл из «Тверского» два «Молескина» — для тебя, и для меня. Помню, написал на твоём «Будущему креативному директору от будущего советника Президента». Помню, как на следующий день мы ходили в кино, а потом просто гуляли. Вместе. Рядом. Вдвоём.
Помню, как ты развернулась и ушла от меня. В самый первый раз. А я ехал в метро и плакал. Помню, как ты потом привозила мне лекарства, потому что я простыл.
Помню, как ты рассказала изумительную историю про девочку, которая говорила «трахацца!». И про то, как любя называл тебя «чумичкой», а ты сердилась, я помню.
Помню, как вечерами я дописывал свою магистерскую, а ты сидела на кровати и листала журналы, коробку которых я притащил с первого этажа. Мы были тогда настоящей парой. Молодой и счастливой. Я это так помню.
Помню, как удивился, когда узнал, что ты не видела фильмы «Брат» и «Брат-2» , и потом мы смотрели их перед сном, а я с заумным видом давал тебе комментарии.
Помню, однажды твой приезд попал на выходные, и весь следующий день мы не вылезали из постели и занимались любовью. Снова и снова. Ещё и ещё. Помню это ощущение, словно вокруг нет никого и ничего, мы только вдвоём, и это — навсегда.
Помню, как ты рассказывала как тебе приходилось работать летом в магазине, стоя весь день на ногах. Помню, как ты рассказывала, как обварила себе руки. Мне было так жаль тебя, и я обнимал тебя так сильно, словно эта сила могла что-то изменить.
Помню, как мы разругались посреди улицы, и как потом я не мог приготовить простейшие блины. У меня просто тряслись руки.
Помню, как мы ходили на Biopsihoz, и как стояли как вкопанные, ошарашенные творящимся на сцене и вокруг нас. Моя единственная фотография, где мы вместе — оттуда.
Помню, как мы гуляли по Марьиной Роще, как ты рассказывала про свой первый концерт «Пилота» в Вологде, и какими немыслимыми трудами тебе это далось. Девочке, учившейся в престижной школе. Помню, как в тот же вечер мы впервые отважились заглянуть в KillFish и как посмеивались над происходящим, вспоминая какие-то свои истории из «нулевых», в которых словно застрял этот бар, и радуясь тому, что нам не нужно объяснять друг другу, о чём мы говорим.
Помню, как в конце марта мы гуляли весь воскресный вечер. Когда на «Воробьевых горах» мы наконец закончили путь, начатый с «Международной», у меня буквально отваливались ноги.
Помню, как мы встречались в районе трёх вокзалов перед твоим отъездом в Вологду. Помню, как объяснял тебе азы фотосъёмки, показывая, что такое «выдержка» и «диафрагма», рассказывая про «глубину резкости».
Я уже точно не помню, но, по-моему , это был последний раз, когда я тебя видел. Потом я слег с весенней простудой, а ты уехала в Европу. Казалось, оправившись, я уехал на майские в Ижевск. Чтобы снова слечь. С простудой, с депрессией, с непонятными перспективами и всеми шансами больше не вернуться в Москву. Чтобы сделать одну из самых чудовищных ошибок.
Когда я возвращаюсь к этим воспоминаниям, то после первоначального тепла, последующей горечи и завершающего смирения, где-то глубоко внутри себя я чувствую спокойную тихую радость. Которой бы не было, если бы в мою жизнь год назад не вошла ты. И уже ради этого стоило все это сделать и испытать. Чтобы снова прочувствовать всем естеством, что такое любить другого человека. Когда я уже был абсолютно уверен, что заработал иммунитет от этой заразы.
